Глава двадцать четвертая
Внезапно Стен снова очутился на ярмарочной площади. Как он вышел из шатра? Он не знает, не помнит. Что ж, можно и в обратный путь – мимо «Дикого кабана», к Ниташе и Достоевски, там теперь его дом. За ним тут же пристраиваются дети: тычут пальцами в прозрачный садок, разглядывают рыбок и наперебой клянчат, молят, выпрашивают. А Стен смеётся и отвечает, что рыбок дают только тем, что придёт охотиться на уток в прицепе у Достоевски.
– У нас всем призы достаются! А приз – золотая рыбка! – говорит Стен и очень гордится, что так успешно рекламирует свой аттракцион.
Дети обещают, что придут, непременно придут, и Стен счастлив их дружбой и радостью, счастлив быть частицей ярмарки… Он и вправду дома! Но у него опять возникает странное чувство: за ним кто-то следит. У шатра с борцами он останавливается, озирается. Чуть в стороне, в тени, стоит незнакомец.
Дети ахают. Они старожилы ярмарки, и они этого человека узнали!
– Это Панчо!
– Нет, не может быть!
– Он, точно он. Я видел его в прошлом году в Марракеше.
– Это Панчо!
– Панчо Пирелли!
И вдруг Панчо выходит из тени и направляется в их сторону. Дети стихают. Стену передаётся их волнение, он тоже дрожит. Панчо смугл и темноглаз. Одет во что-то синее. А идёт он прямиком к Стену!
– Ты – Стен, – говорит он. Голос мягкий, иностранный и точно водой разбавленный… – Я ждал тебя, Стен. Все эти годы я знал, что появится мальчик. Такой, как ты. И вот ты здесь.
Он протягивает руку. Стен тоже, и ему отчего-то кажется, что он знает Панчо уже давно, очень-очень давно.
– Я наблюдал за тобой, – продолжает Панчо. – Ты работаешь с золотыми рыбками. А на моё представление придёшь?
– Да, но…
– Меня легко найти, Стен. Любого спроси, подскажут. Приходи завтра на шоу, а после ещё поговорим.
Он поворачивается, уходит. Дети выдыхают и снова начинают галдеть.
– Панчо Пирелли! – шепчет один малыш. – Я видел настоящего Панчо Пирелли!
– А почему он наблюдал за тобой, Стен?
– Не знаю, – отвечает Стен. – Понятия не имею.
– Он самый великий артист!
– А мы думали, он давно умер.
– Мой папа рассказывал, что его съели.
– Съели? – Стен опешил. – Кто?
– Рыбы его, кто ж ещё? Ну, значит, не съели. Пожевали и выплюнули.
– Говорят, он стареет. И его скоро съедят, если не поостережётся.
Стен в недоумении, но отвечать на его вопросы уже некому – дети разбежались, чтобы похвастаться родным и друзьям, что они целую минуту стояли рядом с великим Панчо Пирелли.
Достоевски любуется рыбками. Молодец, парень! Выбрал так выбрал! Красотки! Он долго нахваливал Стена, но вдруг осёкся.
– Ты слышал, что я несу? – с удивлением спросил он. – Восторгаюсь золотыми рыбками! Ещё три дня назад мне бы такое во сне не приснилось! А тебе?
Стен пожимает плечами.
– Нет, пожалуй, – соглашается он.
– Ты странный, – говорит Достоевски, всматриваясь в лицо Стена.
– Я?
– Ты, кто ж ещё. Ты, малой, на меня как-то… влияешь, что ли… – Он лихо вскрывает бутылку пива и пьёт большими глотками.
За день небо раскалилось, как огненная печь, но вот оно начинает темнеть, густеть… Достоевски говорит, что «Утиную охоту» и прочие мелкие аттракционы с наступлением сумерек проще закрыть – всё равно никакого дохода. По вечерам народ ищет острых ощущений и ярких огней. Люди хотят визжать на «Музыкальном экспрессе», орать и выть на «Американских горках», шарахаться от призраков в «Доме с привидениями», обмирать от ужаса у «Стены смерти». Они хотят кружиться и кружиться – до умопомрачения, хотят падать камнем и взмывать в небо. Душа их просит разгула, жирных бургеров и пряных соусов.
Достоевски сидит на ступеньке автоприцепа. Рядышком сидит Стен. На небо как раз выкатывается луна: она освещает ярмарку, и огни становятся ярче, а музыка громче – разливается во всю ширину ночи.
Стен рассказывает о встрече с Панчо Пирелли.
– Значит, верно, – бормочет Достоевски. – Он вернулся.
– А что у него за шоу? – спрашивает Стен, но Достоевски качает головой.
– Лучше сам, своими глазами увидишь. Прямо завтра и сходи.
– Он говорил со мной, мистер Достоевски.
– Это большая честь, Стен.
– Сказал, что ждал меня.
– Он? – Достоевски ерошит волосы Стена. – Я тоже.
– Что тоже?
– Мне тоже показалось, что я ждал именно тебя, Стен. Вот увидел, как ты уток этих несчастных чистишь, как рыбок в речной воде спасаешь, и понял: тебя мне Бог послал. Сразу понял. – Достоевски усмехается. – А, может, я свихнулся? Но и ты хорош… Странный ты парень, говорю тебе – странный.
Некоторое время они сидят молча, просто глядят на луну.
– Вот это и есть радости кочевой жизни, – говорит Достоевски.
– Что – это? – спрашивает Стен.
– Да самые простые вещи, Стен. Вот так сидеть ночью под луной, на ступеньках прицепа. Только, говорят, долго смотреть на луну вредно. Спятить можно в два счёта. Так что под луной лучше долго не сидеть.
– Я слыхал, – говорит Стен.
– Веришь? – спрашивает Достоевски.
Стен пожимает плечами. Он и в самом деле не знает, чему верить, чему нет.
– А другие наоборот говорят, – продолжает Достоевски, – мол, лунный свет – самое милое дело. И капелька безумия никому не повредит. Как тебе такая мысль, Стен? В это веришь?
Стен задумывается. О мире, о себе, обо всех странностях последних дней, обо всём, что видел. Он смотрит в небо, в космос. Представляет, как этот космос длится и длится – к звёздам, за звёзды, далеко-далеко. И понимает, что этим мыслям тоже никогда не будет конца.
– Ну? – шепчет Достоевски. – Как насчёт капельки безумия?
Лает собака. А ещё где-то поёт женщина – она выводит прекрасную щемящую сердце мелодию, которая удивительным образом перекрывает ярмарочный гул и ор. Она сильнее, ею полнится воздух.
– По-моему, эта капелька и без того у каждого имеется, – говорит Стен. – Хочет человек, не хочет, никто его не спрашивает.
Достоевски кивает. Он смотрит на Стена с нежностью и уважением.
– Ты прям мудрец, – говорит он.
А потом они просто сидят рядом, улыбаются и подставляют лица луне – пусть себе льёт на них безумие. Не повредит.
Уже глубоко за полночь, и Стен лёг спать, но заснуть он никак не может. За окошком ещё искрится и вспыхивает ярмарка, и луна по-прежнему светит с высоты. Садок, который Стен принёс от поставщика золотых рыбок, стоит у самой его кровати. И в нём, шевеля плавниками и хвостиками, искрятся и вспыхивают рыбки. Стен чувствует, как волнуется, как радуется новым друзьям тринадцатая рыбка. Добро пожаловать, слышит он. Добро пожаловать, мои сотоварищи! И вдруг он слышит что-то ещё, что-то более печальное. Всхлипы? Да, всхлипы, причём совсем рядом, не снаружи, а внутри прицепа.
– Ниташа! – шепчет он. – Ниташа?
Ответа нет. Всхлипы не утихают. Стен слезает со своей узкой койки и крадётся в самый конец автоприцепа. Тихонько стучит.
– Ниташа! Ты чего?
– Уйди.
Снова сопение. Всхлипы.
– Ниташа.
– Какое тебе дело? Катись отсюда!
– Можно войти?
Нет ответа. Он трогает картонную ширму, и она мгновенно складывается гармошкой.
Стен заползает в крошечный закуток.
– Что случилось? – спрашивает он шёпотом.
Сначала Ниташа прячется под одеяло с головой, но потом медленно тянет его вниз – вот показался нос, рот… Глаза закрыты.
– Она была очень красивая, – говорит девочка одними губами.
– Ещё бы! – живо откликается Стен. – Я видел на фото!
– Но она меня не любила.
– Любила! Наверняка!
– Почему же она уехала от меня, если любила?
– Не знаю, – шепчет Стен. Но он знает, что тоже бросил тех, кого любил. И любит.
Ниташа смотрит на Стена в упор.
– Всё ужасно, – произносит она.
– Нет же, – говорит он. – Всё хорошо. Или будет хорошо. – Он отводит глаза. Какая от него помощь? Ведь он ничего не знает! Как он поможет Ниташе, если сам ещё ребёнок? – Зато у тебя папа есть, – шепчет он наконец.
– Этот? Да он меня терпеть не может. Он тебя любит больше, чем меня.
– Это не так, – говорит Стен.
– Он мечтает, чтобы его ребёнком был ты, а не я.
– Не мечтает.
– И он прав. Я раньше была хорошей, но теперь всё, завязала. Я теперь ленивая, толстая уродка. Я никому не нужна, и мне никто не нужен. Всё. Оставь меня в покое.
– Может, тебе заняться чем-то? – предлагает Стен. – Отцу с утками помочь.
– С этой белибердой? Ну уж нет! Зато когда-нибудь у меня будет собственный аттракцион. Свой! И никто мне не будет нужен – ни он, ни она, ни ты! Без всех проживу!
– Что значит «собственный аттракцион»?
